МАГРЕЗ КЕЛЕХСАЕВ:
МЕЛОДИЯ ДЛЯ ВЕТВЕЙ
КРЫЛАТОГО ДЕРЕВА
Когда в горах выпадает снег, природа сменяет экспрессию
живописного полотна на изысканный графический лист с обнаженной
утонченностью ритмов. Именно эта завораживающая чеканность ритмов в
соприкосновении с цветовым пятном всегда волновала живописца-
станковиста и театрального художника Магреза Келехсаева.
Значительную часть его станковых полотен можно назвать
живописным вариантом джаза, где ведущая мелодия национальной темы
развивается в новые и свежие формы, порожденные пластическими
диалогами с мировым художественным наследием, собственными
находками и богатейшей художественной фантазией. Как всякому
человеку, выросшему в горах, ему присуще стремление к
всеобъемлемости мира и дуалистическое ощущение мирового
пространства, бесконечно растекающегося вокруг громадой макромиров
и доверчиво простирающегося под ногами во всех упоительных и
мельчайших подробностях. Поэтому художник часто использует прием
сближения вертикальной и горизонтальной плоскостей картины,
позволяя зрителю «взлететь» над миром, его селами и городами со
свадьбами и погребениями, трудовыми заботами, праздничными
застольями и любовными свиданиями. Он с удовольствием
интерпретирует колорит и световые эффекты Куинджи, погружая в них
почти антропоморфно скругленные очертания гор, и создает образ
таинственной жизни одухотворенной природы, уютно уснувшей вместе с
крошечным аулом под оброненным платком ночи («Спит мой аул»,
«Лунная ночь»).
Другую синкретическую тенденцию в его творчестве можно
обозначить как модульную, аналитическую или филоновскую. Хотя в
работах Келехсаева, естественно, нет прямых цитат Филонова, влияние
философии Николая Федорова, сказавшейся на творчестве русского
авангардиста, в них присутствует. Магрез Келехсаев строит свои
картины из живописных кирпичиков-модулей, своеобразных единиц
бытия, придуманных им самим, возвращая жизнь прошлому, встраивая
его в настоящее картинного пространства, где время разомкнуто и
проницаемо, и вмещает не только материальное, но и незримое. Дом,
модуль-архетип – начало начал в иерархии жизненных ценностей
художника, из которого он создает свою модель бесконечности. Из
множества домиков строятся изображения женщин, в свою очередь
пребывающих в доме и являющихся его духовной основой в незыблемости
наших представлений на картинах «Материнство», «Мелодия», «Коста.
Семья».
На одной из них из домиков вырастает дерево. В различных
трактовках - это один из самых любимых и удачных образов художника.
Неслучайно в ряду его джазово-живописных тем есть и брейгелевская с
ее пленительной мелодией обнаженных ветвей и звенящих вертикалей
стволов. Дерево на холстах мастера - такое же одухотворенное
существо, как спящие в изумрудной глубине ночи горы. Существо,
слушающее музыку природы и живущее в ее власти. Стройными органными
трубами тянутся к небу древесные стволы, вторя устремленности апсид
аланского храма и каскадам скал («Зима. Деревья», «Аланский храм»),
многозвучием тонких струн рассыпаются в облаках ветви («Любимое
место»).
Магрез Келехсаев – один из художников, увидевших сходство
деревьев с людьми, могучим племенем великанов, воздевших к небу
руки в страстном желании полететь или в танце на ветру, а может
быть и в молитве. Всеми силами устремляясь в небо, деревья остаются
на земле, осеняя, защищая ее своими крыльями, как израненное
крылатое дерево у маленького села, устроившегося на раскрытых
ладонях гор у подножия светлого утреннего мира («Крылатое дерево»).
Художник часто изображает деревья со спиленными ветвями, хотя сами
спилы пишет декоративно, стилизованно и никогда – натуралистически.
Зрители часто спорят по поводу этих спилов, невзирая на очевидность
множества поэтических метафор их образа. Чаще всего спилы вызывают
ассоциации с маленькими солнцами или чудесными цветами,
заблудившимися облаками или снегом, и все-таки – это раны. Возможно
синестетически они порождены воспоминаниями художника о светящемся
круглом окошке в дверце железной печки, перед которым в детстве он,
по очереди с братьями, учил по вечерам уроки в родном селе
Чесельта, где не было электричества, как и во многих высокогорных
селах. Почти всегда спилы на его деревьях обрастают лучиками новых
побегов, напоминающих изящный почерк его отца, не вернувшегося с
войны.
Колонна, в известном осмыслении, - символ дерева. Неслучайно ее
пластический образ был использован в сценографии знаменитого
спектакля «Тимон Афинский», принесшего художнику звание лауреата
Государственной премии России. Символике колонны близка
лестница, по которой иногда почти невозможно подняться, если
падаешь на дно, а у твоего дерева нет корней, как в не менее
удачной, чем к «Тимону Афинскому», сценографии пьесы Горького «На
дне» (всего художник поставил около 120 спектаклей Северо-
Осетинского академического театра им. В. Тхапсаева). Деревья на
холстах Келехсаева преображаются в упругие воздушные шары с
золотистой чешуей листвы, увлекающие в небо достоверный, земной мир
(«Воспоминание»), вспыхивают цветущими фонтанами («Весна») или
превращаются в нити живописного «гобелена», сквозь которые день
прыгает в небо по ступенькам заснеженных крыш, напоминающих клавиши
(«Зима в горах», «Праздник», картины из серии «Философия села»),
оплетают небо ажурным кружевом, в сетях которого золотятся
поспевшие корольки («Корольки»).
Конечно, Магрез Келехсаев пишет не только пейзажи, но и
тематические, бытовые, философские полотна, портреты, натюрморты,
декоративные внежанровые панно, в равной степени владея виртуозной
масляной техникой, языком модернизма и реалистической
художественной школой, постоянно пребывая в поиске новых
композиционных приемов и средств художественной выразительности.
При этом в его работах всегда узнается и живет Осетия, мир ее
природы, истории и народа – не только в характерных, привычных
предметах и мотивах, но и в важнейшем для живописца чувстве
колорита, богатого, сложного и точно выражающего национальный
характер с его внутренним горением и внешней благородной
сдержанностью.